Роман Анатолия Гладилина «Большой беговой день» — своеобразная сатирическая антиутопия нашего советского прошлого, когда на повестке дня стояли два вопроса: как совершить мировую революцию и… на какие, собственно, деньги. Вопрос финансирования был решен неожиданным образом — КГБ командировал во Францию профессиональных игроков в беговой тотализатор, чтобы те добывали деньги на местных ипподромах.
Вместе с тем, это одна из немногих книг, рассказывающая о бурной азартной жизни, протекающей на трибунах московского ипподрома. В повествовании раскрыты многочисленные секреты и подробности советского тотализатора, такого, каким он был в 70-е и 80-е годы.
Но, несмотря на то, что действие почти все время происходит на ипподроме, книга не про азарт и не про тотализатор. Как сказал сам Анатолий Тихонович в одном из интервью — «Большой беговой день» во Франции, он получил очень хорошую прессу, тем не менее, когда однажды, случайно, какой-то французский знакомый мне сказал: «Мсье, на самом деле, эта книга совсем не про бега, эта книга совсем про другое, бега это только фон, на самом деле, это русская жизнь» и пр., — я чуть не упал в обморок и подумал: «Гад, француз, он еще понял!»
****
небольшой отрывок из первой главы:
*******
БЕГА
Первый заезд.
Большой Трехлетний приз.
«Ехать два гита. Участие во втором гите не обязательно. Призовые места распределяются по резвейшему, правильно совершенному гиту. Лошадь, съехавшая в первом гите, остановленная наездником без уважительных причин или оставшаяся за флагом, не имеет права на дальнейшее участие в розыгрыше приза. Вопрос об уважительности причин остановки лошади наездником решает Судейская коллегия» — выписка из правил.
Ах, этот первый заезд! Как много он определяет!
Я чешу от дома до ипподрома с двумя пересадками и мучаюсь: играть мне в первом заезде или нет?
Логичнее всего — пропустить. Ведь в следующем заезде — первый гит Большого Всесоюзного приза, «дербей», как говорят на ипподроме. Там у меня намечено пять лошадей, да еще проклятая Черепеть под вопросом. Их надо было бы посмотреть, а как их посмотришь, когда я опаздываю на разминку? (По теории всемирной подлости, такая ночка выдалась, что еле встал.) Я еще в метро, а тем временем на ипподроме «кони все скачут и скачут, а избы горят и горят». Горят, конечно, не избы, а деньги.
В первом заезде — одиннадцать лошадей. Конечно, тотошка, как чокнутая, будет лупить фаворита, седьмого номера. Примата. В одинаре его разобьют в копейки, в одинаре играть нет смысла. (Есть смысл, если поставить на Примата пятьдесят рублей, а заплатят по рубль пятьдесят — вот уже двадцать пять рублей навару. Но нет у меня пятидесяти рублей.) Ставить десятку, чтобы получить пятерку? А вдруг Примат заскачет или поедет только во втором гиту? И плакала моя десятка, плакала горючими слезами.
Нет, если ставить, так в дубле. (То есть вязать первый заезд со вторым.) Но опять же, от Примата играть к нескольким лошадям — не вернешь своих денег. Во втором гиту придет Отелло или Идеолог и получишь меньше, чем поставишь. Вдарить в лобешник. Пятеркой или трояком! К Отелло или к Идеологу. Может, десятку заработаешь. Но тогда, по извечной подлости, приедет Колос, и будешь ты драть волосы и причитать: «Я же говорил, Колос! И, опять же, Гунта, любимая наездница…»
Однако какой соблазн угадать первый дубль! Сразу «жизнь станет лучше, жизнь станет веселей» (И.В. Сталин).
Решено. Рискнем.
На Белорусской сажусь в троллейбус. В салоне половина пассажиров шелестит программками: изучают, гадают, усе бо-о-ольшие ученые. Опускаю в кассу пятак, отрываю билет. Первые три цифры — 8 3 4, вторые — 3 8 5. Значит, только что взяли счастливый билет! А я опоздал. Нет счастья в жизни…
Значит, решено: первый заезд пропускаю.
На ипподроме — три входа. Один — за двадцать копеек, другой — за сорок, третий — за восемьдесят. Вход за восемьдесят — солидный: ступеньки, колонны. Одна из колонн, наверно вон та, крайняя правая, построена на деньги, которые лично я оставил на «дураковом поле», так сказать, внес в развитие отечественного коневодства. Если подсчитать, сколько я проиграл за десять лет, то, точно, на колонну хватит. Ну, может, недостает еще нескольких кирпичей, плюс штукатурка. Ничего, пусть отечественное коневодство не волнуется, за мной не заржавеет, доложу оставшиеся кирпичики.
На площадке около колонн в два ряда стоят машины. Сегодня их очень много, съехались со всей Москвы частники проклятые, жулье, завмаги, директора овощных баз. Ладно завидовать, у самого когда-то был «Запорожец». Но ведь теперь машины стоят в три-четыре раза дороже, и откуда у людей столько денег? А не ходи на бега, откладывай. Отложишь, фигу с маслом! А жулики ставят в каждый заезд рублей по тридцать, и ничего. Значит, крадут в другом месте. На ипподроме есть свое жулье, своя мафия. Но эти — не на машинах. Стесняются или?.. Как объяснить ОБХСС, на какие доходы куплены «Жигули»? Мне бы их заботы… Нет, не надо, я играю на свои трудовые. Ипподром — единственное в Москве заведение, основанное по принципу «проклятого капитализма»: иногда выигрываешь, чаще проигрываешь, но сохраняешь иллюзию, что тут все зависит от тебя самого — простор для частной инициативы. На несколько часов отключаешься от всего на свете, нервничаешь, рискуешь, сражаешься с превосходящими силами ипподромного жулья — и ни единого признака советской власти! За такое удовольствие можно заплатить и десятку.
На ступенях лестницы хромой старик в помятом пиджаке радостно мне подмигивает — он продает программки. В киоске программка стоит десять копеек, но за ними длиннющий хвост народу. У старика без очереди, но за двадцать копеек. У каждого свой бизнес. По двадцать копеек за программку берут и кассирши, что торгуют входными билетами, но я обычно покупаю у старика. Лучше дать заработать ему, чем этим толстым наглым бабам. Но сегодня я прохожу мимо старика, приветственно махнув своей программкой, купленной заранее, в пятницу. Он понимающе разводит руками: Большой беговой день, все хотят «проработать» программку дома, спокойно, без суеты.
Я поднимаюсь по ступенькам и вспоминаю, что чаще всего, когда я беру программку у старика, мне везет. Опять плохая примета? Да черт с ними, с этими приметами! Настроение прекрасное, погода отличная, впереди восемнадцать заездов, большие призы, масса неожиданностей, которые, естественно, мы учтем и используем. Впереди, можно сказать, вся жизнь.
С трудом пробираюсь в свою ложу. Как и обычно в призовые дни, масса случайной публики. Завсегдатаи ипподрома только однажды выбирают свое определенное место и никогда ему не изменяют. Тоже примета. Моя пятнадцатая ложа, крайняя слева, нависает над сорокакопеечной трибуной. Место не очень удобное — когда лошади на последней прямой проходят мимо нас, им еще остается метров тридцать до финишного столба. Если едут голова в голову, то нам нелегко определить, кто же пришел первым. Обычно в ложе просторно, но сегодня… Моя компания притиснута к углу, а ложу оккупировали незнакомые рыла, заплатившие за стулья. (Мы стулья не берем, за них надо заплатить по сорок копеек непозволительная роскошь.) Моя компания — это мои ипподромные друзья. У каждого своя подпольная кличка: толстый одутловатый старик — главный специалист в каком-то тресте — Корифей; высокий молодой инженер-математик — Пижон; молчаливый аспирант с красивым лицом и холодными глазами — Профессионал. Меня здесь зовут УЧИТЕЛЬ.
— Привет, ребятишки.
— Привет, на работу опаздываешь.
— Виноват, ребята, проспал. Какой заезд разминается?
КОРИФЕЙ (снисходительно): — «Я милого узнала по походке…» Видишь, Пион выехал — значит, шестой.
ПРОФЕССИОНАЛ (сквозь зубы): — В первых двух определился дармовой дубль. Ставь десятерик от Примата к Отелло.
ПИЖОН (запальчиво): — Проиграет твой Примат. Патриций заезжал последнюю четверть — только кустики мелькали.
И все отвернулись от меня, смотрят на круг, щелкают секундомерами.
Патриций — это интересно. Давно слежу за ним — лошадь с запасом. Патриций, наверно, будет вне игры. За него даже с «фонарями», то есть с Отелло и с Идеологом, по двадцатке дадут.
Я дергаю Профессионала за рукав:
— Есть шансы у Патриция?
ПРОФЕССИОНАЛ (в прежней своей манере): — Не сори деньгами. Я Патриция в упор не вижу.
Но самую сенсационную новость сообщает Корифей. Оказывается, теперь налог с каждого рубля будет не двадцать пять копеек, как раньше, а тридцать три. Поясняю для непосвященных: с каждого рубля, который ставится в кассу тотализатора, государство берет себе двадцать пять процентов, а с сегодняшнего дня — тридцать три. Соответственно этому уменьшаются выдачи. Вот кто главный жулик — Государство, работает без отмычек. А куда денешься? Частных ипподромов в Союзе нет. Недаром ипподром называют Монетным двором: на его дотации не только конные заводы, но и половина московских театров.
Я хочу спросить, повысили ли хоть зарплату конюхам, но не успеваю. Бьет колокол. На дорожке — участники первого заезда. Они выезжают под звуки старинного гвардейского марша, грустного и красивого. Не знаю, как он назывался до революции, я придумал ему другое название: «Прощай, деньги». Наездники по случаю праздника в новых камзолах (а может, просто выстирали), лошади собраны по-боевому, запряжены коротко.
Публика ринулась к кассам. Корифей — в числе первых.
Мы остаемся смотреть фальстарты.
Фальстарты понятно для чего: наездники резво заезжают прямую или четверть круга, готовя лошадей к борьбе. Кажется, нет ничего проще угадать победителя. Засекаешь по секундомеру время, показанное каждой лошадью на определенном отрезке дистанции, и сравниваешь. У кого лучше, та, по идее, и должна победить. Однако бывает, что лошадь, которая резво принимает и ведет бег, к финишу встает. Тут ее могут объехать все, кому не лень. А во-вторых, наездники прекрасно знают, что публика — не дура, и стараются затемнить лошадь.
Вот заезжает Кочан на Балете. Время так себе, средненькое. Ну и что из этого? Если Кочан считает себя в шансах, то его дружки-приятели зарядили Балета в какой-нибудь кассе, а в остальных кассах Балета никто не тронет (разве какой-нибудь пьяный да шальная баба, поклонница Большого театра, случайно попавшая на ипподром). Кто же из уважающих себя игроков хоть рубль поставит на Балета? Ведь половина лошадей в заезде имеет лучшую резвость. Но если Кочан на фальстарте пошлет Балета адом, то на трибунах это мигом засекут (почти у всех секундомеры) и разобьют Балета в копейки, и тогда, в случае выигрыша, он будет стоить раз в десять меньше. Естественно, Кочану это невыгодно.
Главный враг у наездника — не его соперник, главный враг — это публика, именно ЕЕ наездник и пытается обмануть всяческими способами. А посему Кочан на фальстартах никогда не раскроет лошадь, уж я-то его знаю.
Заезжает Боря на Примате. Боре терять нечего, он битый фаворит, Примат не проигрывал уже полгода. Пожалуй, и сегодня не проиграет.
Пижон ошарашенно смотрит на секундомер: Примат прошел прямую за двадцать одну секунду!
— М-да! Один Примат. Не с кем ехать.
Появляется Корифей, показывает толстенькую пачку билетов.
— Примата разбили, кассы трещат! Его играют с первым, пятым и седьмым.
То есть в дубле его связывают с тремя лошадьми из следующего заезда Идеологом, Отелло и Колосом. Что ж, этого и следовало ожидать. «Лупят фонарей»… По радио объявляют: «До закрытия касс тотализатора остается три минуты». Я посылаю Пижона в кассу занять очередь. Нам надо торопиться. А наездники не торопятся. Самые резвые фальстарты они обычно делают перед самым звонком, когда кассы уже закрываются. Я начинаю нервничать, поглядываю на часы. Профессионал невозмутим, цедит сквозь зубы:
— Любезная не годится, Гемлок — фуфло. Солист собьется, а Лабиринт хорош, очень хорош; по-моему, Паша что-то задумал. Может, страханемся по рублю?
— Нет, — категорически заявляю я, — никогда! Я Пашу принципиально не играю.
Лабиринт и вправду хорош. Так, сверюсь с программкой: Лабиринт — от Билл-Гановера и Лазури. От Лазури был знаменитый Лазутчик. У Лабиринта лучшее время — 2.13. А у Примата — 2.09. Наверно, у Лабиринта есть запас. Но ведь Паша известен всему ипподрому под кличкой «Бандит с большой дороги», именно не жулик, а бандит — грабит среди бела дня. На битом фаворите он нагло проигрывает, и, по-моему, свист публики доставляет ему только удовольствие. Если же лошадь никуда не годится, то он делает такие страшные фальстарты, что поневоле публика бросается его играть. А в заезде он едет на последнее место и посмеивается: дескать, обвел простофиль вокруг пальца. Мы с Профессионалом неоднократно клялись друг другу, что больше на бандитские номера не покупаемся.
Три минуты на исходе, а Патриция все нет. Наконец появляется. Заезжает. Прямая — 19 секунд. У Профессионала останавливаются глаза. Через мгновение он срывается с места, и я несусь с ним в кассовый зал. Слава Богу, Пижон стоит у самого окошка, но к нему еще надо пробиться.
— Эй, молодой человек, как не стыдно толкаться!
Это мне. Я не отвечаю. Но подобное интеллигентное обращение режет слух пожилого тотошника, и я слышу за спиной ехидную реплику: «Ишь, фря какая нашлась! И толкнуть его нельзя. Тут ипподром, не хочешь, чтобы толкали, — иди в аптеку».
Звонок!
Опоздали?.. Но Пижон успевает просунуть руку с деньгами в кассу.
— Кто? — спрашивает он, не оборачиваясь.
— Четвертый номер, Патриций! — кричим мы ему в ухо.
Профессионал диктует ему свои комбинации: 4-1, 4-5, 4-7. По два билета, на шесть рублей. Пижон повторяет ставку Профессионала. У меня полсекунды на размышление. Я сую Пижону трешку:
— Четыре — пять, четыре — семь, семь — пять…
Пижон сгребает желтые картонные билетики, и тут же окошко кассы с треском закрывается. Уф!
Обратно идем не спеша. Пока лошади съедутся, пока выстроятся за стартмашиной, пройдет минут пять.
— Я же сразу сказал вам: Патриций, — тараторит Пижон. — А вы заладили: Примат, Примат… Хорошо, что успели. А Учитель зря выбросил Идеолога. С Патрицием и за Идеолога дадут рублей сорок. Семь — пять играть бессмысленно, максимум трояк. Ну, свои вернет.
Я молчу. Свои вернуть тоже неплохо. Но ведь я зарекся играть Идеолога, а семь — пять поставил потому, что… Когда был суд над Синявским и Даниэлем, Синявскому дали семь лет, а Даниэлю — пять. В первый же беговой день я сыграл семь — пять и угадал. (К вопросу о психологии игрока. Предмет особого исследования.)
Стартовая машина, «Волга»-пикап, расправляет свои железные крылья, перегораживая ими поперек всю беговую дорожку. Десять лошадей выстраиваются в шеренгу, а Патриций принимает сзади.
Я недоумеваю: зачем он это делает?
ПРОФЕССИОНАЛ: — Патриций — лошадь сбоистая. А на дистанции он разберется.
ПИЖОН: — Виталий молодец, не лезет в общую кучу.
КОРИФЕЙ (изумленно): — Ребята, вы сумасшедшие! У Патриция никаких шансов. Виталий же вообще приезжает два раза в год. Говорю вам — один Примат.
Все ясно — Корифей сыграл Примата. Комбинация на два рубля, два с полтиной — его стихия. Дуракам закон не писан. Вернее, наоборот — он писан только для дураков. А мы поймали темненькую лошадку. Виталий приезжает редко, но если уж едет, то наверняка. И потом у Патриция бешеный финиш. Значит, все о’кей, как сказал старик Мокей.
Старт!
«Волга»-пикап складывает крылья и уносится к повороту, а затем съезжает с дорожки.
Приняли кучно. Сбоит Любезная. Профессионал был прав — никуда она не годится. Сбоит Балет — туда ему и дорога. Бег повел Лабиринт — ну, это ясно, с перепугу.
Патриций держится сзади.
По радио объявляют: «Первая четверть пройдена за тридцать одну секунду». Гул по трибунам. Очень резвое начало.
Лошади выходят на второй поворот. Бег оторванно ведет Лабиринт. За ним несколько лошадей, в том числе и Примат. А Лабиринт увеличивает пейс.
Пройдена половина дистанции. Вторая четверть тоже тридцать одна. А Патриций еле телепается на последних местах. Все, для нас заезд кончен.
Ипподром загудел.
— Сволочь Виталий, гад, подонок! — орет Пижон. — Научился жульничать.
— Да, неходяга ваш Патриций, — причитает Корифей. — А я погорел как швед под Полтавой. Двадцатка — псу под хвост. Примат — выбитая лошадь. Вот Пашенька подготовил коня. На какое же время он едет — на две ноль четыре?
— Бандит — молодец, — цедит сквозь зубы Профессионал. — Такую компанию причесал. Его в кассах абсолютно не трогали. Рублей на сто потянет. Я же его засек, а тут…
И Профессионал с ненавистью косится в мою сторону.
Рядом с нашей трибуной, на лестнице сорокакопеечной трибуны пьяный (и где он только успел нализаться с утра?) истошно заклинает:
— Сбейся, бандитская рожа! Сбейся, бандитская рожа!
Даже почтенные гости в нашей ложе вскочили со стульев. Корифей швыряет пачку билетов себе под ноги. Ипподром орет, свистит.
А чего кричать? Все правильно. В такую резвость за Лабиринтом никому не поспеть. Умница, Паша. Вон, Примат перекладывается на второе место. Да нет, ему не успеть, слишком большой разрыв.
Третья четверть пройдена за тридцать две.
Корифей повеселел и на всякий случай подбивает ногой в кучку брошенные билеты.
На последнем повороте Примат подходит вплотную к Лабиринту.
Финишная прямая. Паша отчаянно хлещет коня кнутом. Однако уже ясно, что Лабиринт встал. Под радостный рев ипподрома Примат выигрывает у Лабиринта полкорпуса.
Я смотрю на секундомер. Две ноль семь и одна. Отличное время. Корифей проворно собрал билеты, сдул с них пыль:
— Что я говорил — один Примат.
ПИЖОН (сокрушенно): — И все-таки Виталий сука. Ни в одном месте не тронул лошадь. А к финишу подъехал легко.
ПРОФЕССИОНАЛ (авторитетно): — Не мог он ничего сделать. Патрицию эта компания не по зубам. А Пашке не повезло.
И подмигнул мне заговорщически.